Хакан Вольдемар и его багатуры - 18
Apr. 6th, 2022 01:15 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
qebedoКонунг Греческий и Петр-царевич (продолжение)
В следующих двух сюжетах про «Элиаса Моровлина» появляется колоритнейший персонаж по прозванию Идолище Поганое. Это гротесково-карикатурное чудище: «Голова у него с пивной котел, А глазища у проклятого с пивны чаши, А носище был калёна стрела, В плечах косая сажень, А туловье будто куча сена несметная», который жрет по печи хлеба зараз и пьет вина «по три яндовы» (неопределенная величина — в чашу-ендову влезало столько, насколько ее сделали, а стандартов не было). ФольклориЗДы традиционно с его фигурою не заморачиваюЦЦО, расписуя про «олисестворение темной силы, нехристи, татарщины», ибо он обозван «тотарином» в самом тексте старИн.
Один из половецких "истуканов"
Однако почему-то оные филолУХи (в фольклориЗДы жыж мимо филолУХии не проскочить?) забывают, что имя-то у персонажа не просто ругательное, а исчо и говорящее. Идол, он же истукан, он же болван («и тебе тмутараканский болван») — статуя лжебога, по определению йазыческая, ибо мусульмане как раз статуй не ставят, а католики всё же молятся истинному Б-гу, хоть и неправильно. Так что антигерой наш не просто «обжора-помидора» — он йазыческое лже-божество, что доказывает и его прозвище, ибо он на самом деле Идолище ПАганое, так как язычество по-латыни paganismus, а темные непросвященные йазычнеги суть paganus’ы. Например, половцы-кыпчаки-куманы очень много оставили в степях таких «идолищ», до сих пор зовомых «каменными бабами» (хотя многие из статУй явно с усами и бородою). Ну, по крайней мере, теория не хуже прочих, вот только «татарщина» и «бесермянство» кагбэ отпадают… Однакость «глубинный русский народ» никогда особой разницы промеж мусульман и паган не делал, породив прелестное словосочетание «бесермян поганый».
Впрочем ж есть и конкретный прототайп оного образа, хотя совсем и не всеми фольклориЗДами и исторЕГами признаваемый — половецкий хан Итлар (ака Итларь — так себе, конечно, сходство «Итларище — Идолище»… но всё же), приехавший к своему «другу любезному» князю Володимеру Мономаху в Переяславль в 1093 году с другим ханом Кытаном (Китаном) «у гости». Промеж половцев и русичей был мир, торжественно заключенный совсем недавно, и степняки, взяв на всякий случай княжича Святослава Володимеровича в аманаты (гости-заложники), вошли в град и принялись пить-пировать. Тут-то тысяцкий (командир городового ополчения) Ратибор и болярин Словята «состальною дружиною» принялись князя уговаривать укокошить «гостей любезных». Что Мономах, пострадав для приличия совестем, и сотворил — обоих ханов убили, а Итларя так вообще через дымовое отверстие в крыше стрелою упулял сын Ратибора с красивым «руським именем» Ольбег (то ли «писун летописями» описАлся, то ли спутался тысяцкий с половчанкою…). Таковы летописи.
«Илья Муромец и Идолище в Киеве». Некие «бояры кособрюхие» нажаловались князю, что Илья такими словесы лается: «Я ведь князя-та Владимира повыживу, Сам я сяду-ту во Киев на его место, Сам я буду у его да всё князём княжить». Почто Владимир Муромлянина выгнамши, а тот пообещамши, что ежели «силища поганская» Киев обложит, он спомогать не прийдеть. И уехал в село Карачарова, ко папе с мамою (таки ж вернулся… я был не прав, вспылил) на целых три года. И, понятное дело, облОжила тут Киев сила «тотарьска-бусурманьская», которую привел Идолишшо. У какового была целая программа действий, которую он описал в послании князю: «Я зайду, зайду Идолишшо, во Киев-град, Я ведь выжгу-то ведь Киев-град, Божьи церквы; Выбирался-то штобы князь из палатушек, — Я займу, займу палаты белокаменны. Тольки я пушшу в палаты белокаменны, Опраксеюшку возьму всё Королевисьню. Я Владимира-та князя я поставлю-ту на кухню-ту, Я на кухню-ту поставлю на меня варить».
Супротивляться ему не было никакой мочи, и Киеву грозил полный кЫрдык — но тут у Ильи в Карачарове «чой-та сердце разболелося», и он решил съездить-таки в столицы и поглядеть чо-как. И зачем-то в пути переоделся в рванину калики перехожего, встреченного по дороге — май би, не хотел перед князем светиться опосля недоброго расставаньица. Пришел и просит подаяния у Владимира, но то не дает — Идолишшо таперича хозяин тутай, он не велитЬ. Тут Илья «открыл инкогнИто», оне обнялись и попросили прощениев дружка дружку, опосля чего богатырь пошедши в палаты. И возгласил «радостну весть» — Илья Муромлян едеть, завтрась в Киеве будет. Идолище спочало его пытать — а он какой, Моровлин? Скока хлеба ест? Один кусок. Скока пыва пьеть? Один стакан. «Што же, почему вы этим Ильею на Руси-то хвастают? На долонь его положу, я другой прижму, — Остаётся меж руками што одно мокро… Я-то пью-ту, я всё чарочку пью пива полтора ведра, Я всё кушаю хлеба по семи пудов; Я ведь мяса-то ем — к выти всё быка я съем». (Выть — промежуток от еды до еды, промеж обеда и ужина к примеру.)
Тут Илья чой-та уже какого-то китайского посла схватимши...
Илья «Ивановиць» (вотЪ, таки не Аноним отец у него, а Иван — сегодня у меня «посрамной день»…) ответствовал: «У моёго всё у батюшки родимого Там была-то всё корова-то обжорчива, Она много пила да много ела тут — У ей скоро ведь брюшина-та тут треснула». С такого хамства Идолище не стерпел — киданул «нож булатный из ногалища», но Муромец увернумшись, скинумши шапку каличью «сорочинскую» (сарацинскую, то бишь) «Он кинал, кинал в Идолишша всё шляпою. Он ведь кинул — угодил в тотарьску саму голову. Улетел же тут тотарин из простенка вон, Да ведь вылетел тотарин всё на улицю. Побежал-то Илья Муромець скорешенько Он на ту ли на широку светлу улицю, Он рубил-то всё он тут силу тотарьскую, Он тотарьску-ту силу, бусурманьскую, — Он избил-то, изрубил силу великую». Почто в Киеве все возрадовалися… Такова былина.
В следующих двух сюжетах про «Элиаса Моровлина» появляется колоритнейший персонаж по прозванию Идолище Поганое. Это гротесково-карикатурное чудище: «Голова у него с пивной котел, А глазища у проклятого с пивны чаши, А носище был калёна стрела, В плечах косая сажень, А туловье будто куча сена несметная», который жрет по печи хлеба зараз и пьет вина «по три яндовы» (неопределенная величина — в чашу-ендову влезало столько, насколько ее сделали, а стандартов не было). ФольклориЗДы традиционно с его фигурою не заморачиваюЦЦО, расписуя про «олисестворение темной силы, нехристи, татарщины», ибо он обозван «тотарином» в самом тексте старИн.
Один из половецких "истуканов"
Однако почему-то оные филолУХи (в фольклориЗДы жыж мимо филолУХии не проскочить?) забывают, что имя-то у персонажа не просто ругательное, а исчо и говорящее. Идол, он же истукан, он же болван («и тебе тмутараканский болван») — статуя лжебога, по определению йазыческая, ибо мусульмане как раз статуй не ставят, а католики всё же молятся истинному Б-гу, хоть и неправильно. Так что антигерой наш не просто «обжора-помидора» — он йазыческое лже-божество, что доказывает и его прозвище, ибо он на самом деле Идолище ПАганое, так как язычество по-латыни paganismus, а темные непросвященные йазычнеги суть paganus’ы. Например, половцы-кыпчаки-куманы очень много оставили в степях таких «идолищ», до сих пор зовомых «каменными бабами» (хотя многие из статУй явно с усами и бородою). Ну, по крайней мере, теория не хуже прочих, вот только «татарщина» и «бесермянство» кагбэ отпадают… Однакость «глубинный русский народ» никогда особой разницы промеж мусульман и паган не делал, породив прелестное словосочетание «бесермян поганый».
Впрочем ж есть и конкретный прототайп оного образа, хотя совсем и не всеми фольклориЗДами и исторЕГами признаваемый — половецкий хан Итлар (ака Итларь — так себе, конечно, сходство «Итларище — Идолище»… но всё же), приехавший к своему «другу любезному» князю Володимеру Мономаху в Переяславль в 1093 году с другим ханом Кытаном (Китаном) «у гости». Промеж половцев и русичей был мир, торжественно заключенный совсем недавно, и степняки, взяв на всякий случай княжича Святослава Володимеровича в аманаты (гости-заложники), вошли в град и принялись пить-пировать. Тут-то тысяцкий (командир городового ополчения) Ратибор и болярин Словята «состальною дружиною» принялись князя уговаривать укокошить «гостей любезных». Что Мономах, пострадав для приличия совестем, и сотворил — обоих ханов убили, а Итларя так вообще через дымовое отверстие в крыше стрелою упулял сын Ратибора с красивым «руським именем» Ольбег (то ли «писун летописями» описАлся, то ли спутался тысяцкий с половчанкою…). Таковы летописи.
«Илья Муромец и Идолище в Киеве». Некие «бояры кособрюхие» нажаловались князю, что Илья такими словесы лается: «Я ведь князя-та Владимира повыживу, Сам я сяду-ту во Киев на его место, Сам я буду у его да всё князём княжить». Почто Владимир Муромлянина выгнамши, а тот пообещамши, что ежели «силища поганская» Киев обложит, он спомогать не прийдеть. И уехал в село Карачарова, ко папе с мамою (таки ж вернулся… я был не прав, вспылил) на целых три года. И, понятное дело, облОжила тут Киев сила «тотарьска-бусурманьская», которую привел Идолишшо. У какового была целая программа действий, которую он описал в послании князю: «Я зайду, зайду Идолишшо, во Киев-град, Я ведь выжгу-то ведь Киев-град, Божьи церквы; Выбирался-то штобы князь из палатушек, — Я займу, займу палаты белокаменны. Тольки я пушшу в палаты белокаменны, Опраксеюшку возьму всё Королевисьню. Я Владимира-та князя я поставлю-ту на кухню-ту, Я на кухню-ту поставлю на меня варить».
Супротивляться ему не было никакой мочи, и Киеву грозил полный кЫрдык — но тут у Ильи в Карачарове «чой-та сердце разболелося», и он решил съездить-таки в столицы и поглядеть чо-как. И зачем-то в пути переоделся в рванину калики перехожего, встреченного по дороге — май би, не хотел перед князем светиться опосля недоброго расставаньица. Пришел и просит подаяния у Владимира, но то не дает — Идолишшо таперича хозяин тутай, он не велитЬ. Тут Илья «открыл инкогнИто», оне обнялись и попросили прощениев дружка дружку, опосля чего богатырь пошедши в палаты. И возгласил «радостну весть» — Илья Муромлян едеть, завтрась в Киеве будет. Идолище спочало его пытать — а он какой, Моровлин? Скока хлеба ест? Один кусок. Скока пыва пьеть? Один стакан. «Што же, почему вы этим Ильею на Руси-то хвастают? На долонь его положу, я другой прижму, — Остаётся меж руками што одно мокро… Я-то пью-ту, я всё чарочку пью пива полтора ведра, Я всё кушаю хлеба по семи пудов; Я ведь мяса-то ем — к выти всё быка я съем». (Выть — промежуток от еды до еды, промеж обеда и ужина к примеру.)
Тут Илья чой-та уже какого-то китайского посла схватимши...
Илья «Ивановиць» (вотЪ, таки не Аноним отец у него, а Иван — сегодня у меня «посрамной день»…) ответствовал: «У моёго всё у батюшки родимого Там была-то всё корова-то обжорчива, Она много пила да много ела тут — У ей скоро ведь брюшина-та тут треснула». С такого хамства Идолище не стерпел — киданул «нож булатный из ногалища», но Муромец увернумшись, скинумши шапку каличью «сорочинскую» (сарацинскую, то бишь) «Он кинал, кинал в Идолишша всё шляпою. Он ведь кинул — угодил в тотарьску саму голову. Улетел же тут тотарин из простенка вон, Да ведь вылетел тотарин всё на улицю. Побежал-то Илья Муромець скорешенько Он на ту ли на широку светлу улицю, Он рубил-то всё он тут силу тотарьскую, Он тотарьску-ту силу, бусурманьскую, — Он избил-то, изрубил силу великую». Почто в Киеве все возрадовалися… Такова былина.
