Генри I - король с нордическим характером
Dec. 19th, 2018 01:42 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
qebedoГенри I Английский воевать умел ничуть не хуже, чем его отец и братья. Всё семейство также умело интриговать, включая и женскую его часть, но исключая бедняжку Роберта. В век, когда мечом умели владеть все, в выигрыше оставался тот, что знал, на кого, за кого, и ради чего этот меч поднимать. Вильгельм Завоеватель и его дети способностью мыслить панорамно обладали. Но Генри, «вечерняя звезда» своих родителей, не просто интриговал – он интриговал с упоением.
Воображаемый портрет Вильгельма Клито, который, на самом деле, не дорос до возраста, в котором мог бы отрастить такие внушительные усы
Будучи эмоционально холоднее своих близких родственников, он не был способен завязывать приятельские отношения ни с подчиненными, ни с равными себе. У него могли быть временные союзники, но не было постоянных друзей. Даже те, с кем он, по словам летописцев, был в дружеских отношениях, были ему скорее партнерами по интеллектуальным упражнениям, чем людьми, находившими его общество комфортным для себя.
И именно способность этого короля оставаться невовлеченным в события, в которых он участвовал, делала его почти непобедимым противником. Идеальной иллюстрацией этого качества может быть эпизод, когда он был в Руане, а Балдуин VII Фландрский гарцевал под стенами города и пытался вызвать его величество на честный смертный бой. Величество же предпочло не заметить самого существования графа в непосредственной близости от своей особы, и раздосадованному Балдуину не осталось ничего, как только убраться восвояси, выпустив, в качестве мести, королевских косуль из их загородок в королевском парке. Совершенно невозможно представить, чтобы так повели себя Завоеватель или Руфус.
По свиделельству Уильяма Малмсберийского, точно так же король Генри повел себя и перед лицом отрядов Луи Французского, которые жгли и грабили поселения в четырех милях от Руана. Король просто забаррикадировался в крепости. При этом, насколько я знаю, никто и никогда в трусости Генри I Английского не пытался обвинять, потому что все знали, что трусом он не был. Он был просто достаточно хладнокровен, чтобы воевать только на своих собственных условиях, там и тогда, когда это входило в его план военной кампании.
Чувствовал ли он сожаление о судьбах тех, кто погибал из-за его железной выдержки? Рискну сказать, что вряд ли. Простонародье его не интересовало вообще. Но вокруг него умирали и близкие люди – жена, королева Матильда, в 1118 году, 1 мая, с которой у Генри были отношения людей, поддерживающих друг друга и доверяющих друг другу, и никакая череда любовниц после того, как супруги перестали делить постель, на это доверие не повлияла. Тем не менее, не сохранилось ни одного упоминания о том, чтобы король как-то выразил свою печаль.
Умер граф Роберт де Мёлан, становой хребет королевской администрации, 5 июня того же года. И, наконец, в 1118 году умер Вильгельм д’Эврё, смерть которого породила даже больший кризис, чем смерть де Мёлана, и именно потому, что он не был сторонником Генри, с которым он схлестнулся ещё в тот момент, когда младший брат короля Руфуса примчался, после подозрительной трагедии на охоте, наложить руку на королевскую казну. И вот эта-то смерть доказуемо не оставила короля равнодушным.
Вильгельм д’Эврё подложил королю Англии свинью тем, что умер бездетным. Элвиза д’Эврё была женщиной занятой, а муж сначала воевал, а потом впал в инвалидное состояние, так что не до продления рода им было. И перешло находящееся в центре Нормандии графство Эврё не к кому-нибудь, а к Амори де Монфору, брату Бертрады де Монфор. Амори был, по материнской линии, племянником умершего графа. И приходился родственником королю Франции через брак (впрочем, жене своей он дал отставку сразу, как она превратилась в политический балласт для планов своего амбициозного супруга). Луи Французский подтвердил, в качестве оверлорда, права Амори на Эврё, но Генри Английский упирался полгода, пока коннетабль Эврё, Гийом де Пойнтель, просто не передал своему хорошему другу Амори ключи от крепости. Тогда Генри попытался поторговаться: я признаю твои права, но ты сдашь мне крепость. Но Амори крепость, разумеется, сдавать не стал.
Пример Амори, конечно, вдохновил всех недолюбливающих Генри I к сопротивлению и непослушанию, и в 1019 году король решил взять замок штурмом. Но тут уже вмешался племянник Генри, Тео, и предложил решить дело компромиссом. Не то чтобы Генри сомневался, что никакие компромиссы не изменят враждебности Амори, но Тео был важным союзником, и король согласился. Амори обязался сдать крепость королю, а Генри, в обмен, признал его права на графство. Тем не менее, уже в 1020 году Амори воевал на стороне сына Роберта Куртгеза. Его тогда взял в плен Гийом де Гранкур, внебрачный сын графа Генри д’Э, который, тем не менее, не передал своего пленника королю, а сбежал с ним в изгнание. Это было правильным решением – когда пыль улеглась, Амори помирился с королем, и больше они не ссорились.
Генри д’Э тоже был ещё тем гвоздем в сидении трона Нормандии для короля Генри. Вместе с Хью де Горнеем они скооперировались с Луи Французским и Болдуином Фландрским в пользу всё того же Вильгельма Клито, но Генри их арестовал в Руане. Тут снова возникает важный поручитель, де Варренн, и король этих двоих отпускает под честное слово больше не шалить. Но не только. Королю пришла в голову оригинальная мысль привязать дом де Горне к английскому престолу покрепче, и он сделал Хью предложение, от которого тот не мог отказаться: женить своего любимчика Найджела д’Обиньи на дочке Хью.
Найджел, правда, не был свободен – в свое время он женился на юной Матильде де Лэгль, разведенной жене Роберта де Мовбрея, чтобы стать графом де Мовбрей (он, впрочем, приходился кузеном бездетному Роберту). Но для такого случая Матильда получила отставку на почве бездетности, брак был расторгнут, и для резвого Найджела зазвонили свадебные колокола в день брака с Гундредой де Горне. И в этот же день отец новобрачной, покинув церемонию, поднял восстание. Видимо, что-то его, в конечном итоге, в этой свадьбе не устроило.
Хотя восстание – это громко сказано. На практике, Хью повел себя как разбойничий барон – силой уводил чужих крестьян, жег и грабил. Да, у него и его соратников были укрепленные замки, но именно грабителями и преступниками они были. Возможно, как считают некоторые историки, знать Нормандии настолько привыкла к праву сильного при герцоге Роберте Куртгезе, что отвыкнуть не могла и не хотела, но сути это не меняет.
Вскоре Хью объединился с Генри д’Э и Стефаном Омальским, и их простого бандита стал бандитом с политической агендой посадить на престол Вильгельма Клито, при помощи графа Фландрии и короля Франции.
В общем, описание попыток баронов Нормандии вернуться под правление законного наследника их злосчастного герцога можно описывать бесконечно. Вряд ли потому, что сочувствовали ограбленному дядей наследнику их герцога, или надеялись на то, что при сыне Роберта им будет житься так же весело как при самом Роберте. Как человека, никто из них Вильгельма Клито не знал, а как властелин он себя ещё никак не показал. Тем менее, все эти тайные и явные маневры прекратились немедленно в сентябре 1118 года, когда Балдуин Фландрский был смертельно ранен в какой-то схватке в районе Ле Талу. Генри даже отправил к Балдуину своего личного лекаря (то ли на помощь родственнику, то ли чтобы наверняка того похоронить), но тот все равно умер летом 1119 года, что значительно успокоило ситуацию в Нормандии.
Воображаемый портрет Вильгельма Клито, который, на самом деле, не дорос до возраста, в котором мог бы отрастить такие внушительные усы
Будучи эмоционально холоднее своих близких родственников, он не был способен завязывать приятельские отношения ни с подчиненными, ни с равными себе. У него могли быть временные союзники, но не было постоянных друзей. Даже те, с кем он, по словам летописцев, был в дружеских отношениях, были ему скорее партнерами по интеллектуальным упражнениям, чем людьми, находившими его общество комфортным для себя.
И именно способность этого короля оставаться невовлеченным в события, в которых он участвовал, делала его почти непобедимым противником. Идеальной иллюстрацией этого качества может быть эпизод, когда он был в Руане, а Балдуин VII Фландрский гарцевал под стенами города и пытался вызвать его величество на честный смертный бой. Величество же предпочло не заметить самого существования графа в непосредственной близости от своей особы, и раздосадованному Балдуину не осталось ничего, как только убраться восвояси, выпустив, в качестве мести, королевских косуль из их загородок в королевском парке. Совершенно невозможно представить, чтобы так повели себя Завоеватель или Руфус.
По свиделельству Уильяма Малмсберийского, точно так же король Генри повел себя и перед лицом отрядов Луи Французского, которые жгли и грабили поселения в четырех милях от Руана. Король просто забаррикадировался в крепости. При этом, насколько я знаю, никто и никогда в трусости Генри I Английского не пытался обвинять, потому что все знали, что трусом он не был. Он был просто достаточно хладнокровен, чтобы воевать только на своих собственных условиях, там и тогда, когда это входило в его план военной кампании.
Чувствовал ли он сожаление о судьбах тех, кто погибал из-за его железной выдержки? Рискну сказать, что вряд ли. Простонародье его не интересовало вообще. Но вокруг него умирали и близкие люди – жена, королева Матильда, в 1118 году, 1 мая, с которой у Генри были отношения людей, поддерживающих друг друга и доверяющих друг другу, и никакая череда любовниц после того, как супруги перестали делить постель, на это доверие не повлияла. Тем не менее, не сохранилось ни одного упоминания о том, чтобы король как-то выразил свою печаль.
Умер граф Роберт де Мёлан, становой хребет королевской администрации, 5 июня того же года. И, наконец, в 1118 году умер Вильгельм д’Эврё, смерть которого породила даже больший кризис, чем смерть де Мёлана, и именно потому, что он не был сторонником Генри, с которым он схлестнулся ещё в тот момент, когда младший брат короля Руфуса примчался, после подозрительной трагедии на охоте, наложить руку на королевскую казну. И вот эта-то смерть доказуемо не оставила короля равнодушным.
Вильгельм д’Эврё подложил королю Англии свинью тем, что умер бездетным. Элвиза д’Эврё была женщиной занятой, а муж сначала воевал, а потом впал в инвалидное состояние, так что не до продления рода им было. И перешло находящееся в центре Нормандии графство Эврё не к кому-нибудь, а к Амори де Монфору, брату Бертрады де Монфор. Амори был, по материнской линии, племянником умершего графа. И приходился родственником королю Франции через брак (впрочем, жене своей он дал отставку сразу, как она превратилась в политический балласт для планов своего амбициозного супруга). Луи Французский подтвердил, в качестве оверлорда, права Амори на Эврё, но Генри Английский упирался полгода, пока коннетабль Эврё, Гийом де Пойнтель, просто не передал своему хорошему другу Амори ключи от крепости. Тогда Генри попытался поторговаться: я признаю твои права, но ты сдашь мне крепость. Но Амори крепость, разумеется, сдавать не стал.
Пример Амори, конечно, вдохновил всех недолюбливающих Генри I к сопротивлению и непослушанию, и в 1019 году король решил взять замок штурмом. Но тут уже вмешался племянник Генри, Тео, и предложил решить дело компромиссом. Не то чтобы Генри сомневался, что никакие компромиссы не изменят враждебности Амори, но Тео был важным союзником, и король согласился. Амори обязался сдать крепость королю, а Генри, в обмен, признал его права на графство. Тем не менее, уже в 1020 году Амори воевал на стороне сына Роберта Куртгеза. Его тогда взял в плен Гийом де Гранкур, внебрачный сын графа Генри д’Э, который, тем не менее, не передал своего пленника королю, а сбежал с ним в изгнание. Это было правильным решением – когда пыль улеглась, Амори помирился с королем, и больше они не ссорились.
Генри д’Э тоже был ещё тем гвоздем в сидении трона Нормандии для короля Генри. Вместе с Хью де Горнеем они скооперировались с Луи Французским и Болдуином Фландрским в пользу всё того же Вильгельма Клито, но Генри их арестовал в Руане. Тут снова возникает важный поручитель, де Варренн, и король этих двоих отпускает под честное слово больше не шалить. Но не только. Королю пришла в голову оригинальная мысль привязать дом де Горне к английскому престолу покрепче, и он сделал Хью предложение, от которого тот не мог отказаться: женить своего любимчика Найджела д’Обиньи на дочке Хью.
Найджел, правда, не был свободен – в свое время он женился на юной Матильде де Лэгль, разведенной жене Роберта де Мовбрея, чтобы стать графом де Мовбрей (он, впрочем, приходился кузеном бездетному Роберту). Но для такого случая Матильда получила отставку на почве бездетности, брак был расторгнут, и для резвого Найджела зазвонили свадебные колокола в день брака с Гундредой де Горне. И в этот же день отец новобрачной, покинув церемонию, поднял восстание. Видимо, что-то его, в конечном итоге, в этой свадьбе не устроило.
Хотя восстание – это громко сказано. На практике, Хью повел себя как разбойничий барон – силой уводил чужих крестьян, жег и грабил. Да, у него и его соратников были укрепленные замки, но именно грабителями и преступниками они были. Возможно, как считают некоторые историки, знать Нормандии настолько привыкла к праву сильного при герцоге Роберте Куртгезе, что отвыкнуть не могла и не хотела, но сути это не меняет.
Вскоре Хью объединился с Генри д’Э и Стефаном Омальским, и их простого бандита стал бандитом с политической агендой посадить на престол Вильгельма Клито, при помощи графа Фландрии и короля Франции.
В общем, описание попыток баронов Нормандии вернуться под правление законного наследника их злосчастного герцога можно описывать бесконечно. Вряд ли потому, что сочувствовали ограбленному дядей наследнику их герцога, или надеялись на то, что при сыне Роберта им будет житься так же весело как при самом Роберте. Как человека, никто из них Вильгельма Клито не знал, а как властелин он себя ещё никак не показал. Тем менее, все эти тайные и явные маневры прекратились немедленно в сентябре 1118 года, когда Балдуин Фландрский был смертельно ранен в какой-то схватке в районе Ле Талу. Генри даже отправил к Балдуину своего личного лекаря (то ли на помощь родственнику, то ли чтобы наверняка того похоронить), но тот все равно умер летом 1119 года, что значительно успокоило ситуацию в Нормандии.
